Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо, что у меня нет детей, – сказала она спокойно, когда в банке мы закончили все финансовые дела.
– Почему? – спросил я, хотя уже догадывался, что она ответит.
– Несправедливо холить и лелеять единственного ребёнка, когда другие живут в таких условиях.
– Есть дети в семьях бомжей и алкоголиков, которые не имеют в день даже куска хлеба, – зло сказал я в ответ. – Есть больные дети, калеки, которые не могут не только сами ходить, но и есть, говорить…
– Так в таком случае рассчитывать на то, что твой ребёнок родится здоровым и умным и ты вырастишь из него процветающую личность – большой эгоизм и несправедливость по отношению к тем детям, о которых ты говоришь, – спокойно рассудила она.
– Я хочу, чтобы ты родила мне ребёнка! – Я тряс её за плечи. – Я сам его выращу!
– Зачем тебе ребёнок? – Она смотрела на меня с грустью и сожалением, как до этого на детдомовских детей.
– Ребёнок, навеки соединив меня с тобой, даст мне любовь, на которую ты неспособна! – В эти минуты я забывал, что я психотерапевт. И кричал на Анну, как кричат обманутые и бессильные в своей ревности мужья или любовники. Иногда я был готов убить её.
– Я склоняюсь к тому, что, вероятно, многие люди всё-таки не любят друг друга, хоть и живут вместе, – замечала она. – Но притворяются, что испытывают страсть для достижения каких-либо целей. А любят лишь единицы, какие-то особенные натуры вроде космических пришельцев. Иначе я не понимаю, как это можно – то любить кого-то, то разлюбить? Уж если любишь – надо любить всегда? Ответственность, долг… всё понятно, но представь, глядя на тебя, я начинаю радоваться, что по крайней мере никого не разлюбила. – Анна смотрела на меня с улыбкой превосходства. Впрочем, настоящее чувство превосходства надо мной у неё так и не появилось. Хотя могло бы – ведь это я, как безумный, любил её, а она меня – нет.
Я же тосковал по ней. Несколько раз она уезжала отдыхать на пару недель. А однажды ей надоели мои эксперименты, и она захотела прекратить их, объяснив, что, по-видимому, у нас ничего не получится. А я всё не мог примириться с мыслью, что ошибся в ней, считая её натурой страстной, и обвинял себя в глупости и некомпетентности.
Я звонил ей по несколько раз в день и при этом выглядел идиотом в глазах её мужа, представляясь её психотерапевтом, – что вообще-то было истинной правдой, – и выдумывал несуществующие предлоги, чтобы он позвал её к телефону.
– Я умираю без тебя, приходи.
И она приходила, скорее от скуки, и раздевалась всегда в определённом порядке, снимая тот самый серый брючный костюм, который я так любил на ней. Жакет она вешала на единственные в комнате плечики или, в крайнем случае, тщательно сложив, пристраивала на спинку стула. На стул же отправлялись и брюки, и светлая блузка. Оставшись в прозрачной рубашечке с бледной вышивкой на груди, – бюстгальтера она не носила, – Анна без стеснения снимала колготки и трусики, при этом совершенно не стараясь казаться красивее, чем была. Она будто говорила: ты знаешь обо мне всё. Я такая, какая есть, твоё дело любить меня или остаться равнодушным.
Чаще всего я смотрел на неё с умилением. Иногда же меня охватывала безотчётная ярость.
– Зачем ты раздеваешься, – кричал я, швыряя в стену, а иногда и в её голову чёрные туфли Анны. – Ведь ты же меня не любишь!
– Поставь туфли на место. Они дорогие, – спокойно отвечала она, – ты сам говорил, что я тебе нужна, что ты жить без меня не можешь. Если тебе не нужно моё присутствие, я уйду.
И однажды, после очередных нападок с моей стороны, она действительно ушла, надев свой костюм, не торопясь, столь же педантично и аккуратно, как только что его сняла. Она ушла, прикрыв за собой дверь, а не хлопнув ею, и не звонила и не приходила в течение долгих нескольких недель, пока я сам вдруг с очевидной ясностью не понял, что если не верну её, то сойду с ума.
И я, действительно, в конце концов нашёл её.
– Чего ты хочешь? – резко спросила она. – Мою проблему решить не удалось, лучше оставить всё так, как есть.
– Но я же чувствую, что тебе можно помочь, – тупо твердил я. – Не уходи. Хочешь, я покажу тебя своему профессору?
– Наверняка ты читал те же книжки, что и твой профессор. – В голосе её слышалась обречённость. Нет никаких поводов думать, что вычитал там что-то меньше, чем он.
– Не уходи!
И мы ещё иногда встречались. Реже, чем раньше. Я – потому что не мог от неё ещё освободиться, а она, может быть, из жалости.
* * *
Был поздний летний вечер, когда мы бесцельно шли по освещённому огнями городу после умиротворившего меня часа любви. Совсем недавно зацвела липа. И её медовый запах смешивался с запахом разогретого асфальта и выхлопами машин. Мы вышли погулять, и, в сравнении с жалким убранством моего обиталища, зелёный душистый сумрак, уличная суета и сияние огней казались мне праздничными. Анна молчала.
Мы вышли на площадь. У переливающегося огнями входа в казино было выставлено блестящее синее чудо – автомобиль, выиграть который могут якобы все. Я тогда ещё только мечтал о собственной машине. Анна знала об этой моей мечте.
– Ты играл когда-нибудь? – спросила она. – Пойдём попробуем!
Я растерялся. В глазах её мелькнуло странное выражение.
– У меня нет денег. – В тот период мой заработок уходил на оплату комнатушки, кое-какую еду и на книги, которые я покупал во множестве.
– У меня есть. Я сегодня буду играть первый раз в жизни. Ты разве не слышал, что новичкам везёт? Я выиграю для тебя этот приз. – Она уверенно пошла вперёд.
Конечно, в то, что она выиграет машину, я ни капли не верил, но чем чёрт не шутит! Для неё развлечение. Пускай попробует разок.
Уж не знаю, правда ли по статистике выигрывают новички или всё это рекламные трюки, только Анна буквально за десять минут проиграла все деньги, какие у неё с собой были, довольно крупную сумму. Служащий казино любезно предложил довезти её до дома на огромном сияющем лимузине.
– Подожди меня здесь, – сказала она, когда мы въехали к ней во двор. – Я возьму деньги, и мы
